(Женька, сегодня). (Женька, сегодня)
(Женька, сегодня)
Cнова снился тот сон, с Никитой и дочкой. Будто я — это одновременно и я, и наша девочка. Еще во сне понимала, что это сон, и ужасно не хотела просыпаться. Прошлый раз было так грустно возвращаться в реальность. Да и что с того дня началось — вспомнить страшно.
Медленно открыла глаза. Солнце! По всей комнате. И на портрете женщины с доставшимся мне невероятным ожерельем — куда такое надевать и где хранить?! И на стене, разгромленной теперь уже в позитивном ремонтном смысле. И на моей драгоценной аппаратуре. И на плакате «До бабы-ягодки осталось...» И на лице спавшего рядом Никитки. Почти не изменившемся лице.
— Эгей, бывший муж! Пора вставать. Родина зовет!
— Какая родина? Кого зовет? — спросонья пробормотал Кит. И, как когда-то, накрылся сверху подушкой, чтобы не мешали.
— Американская родина зовет своего американского гражданина. Машина будет у подъезда через 40 минут. Самолет ждать не станет.
Никита сел на кровати и пятерней расчесал свои ничуть не поредевшие, разве что поседевшие волосы.
— Димка расстроится, что тебя не увидел. Если б он знал, что ты здесь, сбежал бы из своего космоса.
— Сколько ему там еще осталось?
— Три недели. Особо настойчивые барышни уже обрывают телефон, в солдатки записываются.
— К его возвращению и я постараюсь вернуться.
— Так не бывает.
Мне не хотелось говорить о том, что между нами снова случилось. Мне даже думать об этом не хотелось. Пусть все это просто будет. Просто будет. А что дальше, то дальше. Прошлой ночью Кит начал говорить, что ему потребуется время, — обязательства перед компьютерной компанией, перед Джил и ее тринадцатилетней дочкой, которая считает Никиту отцом, проблемы с закладной по дому и прочее, и прочее... Но для меня это все было уже неважно. Когда человека долго не кормили и вдруг дали наесться до отвала, в момент этой опьяняющей сытости не приходит в голову спрашивать, насколько регулярно будут кормить дальше. Глупо, наверное, что не приходит.
— Подумай, а может, лучше в Америку? И для Димки там больше простора, — снова предложил Никита.
— Эх, папаша, ребеночек-то вырос! А вы и не заметили, что Джойка давно уже может обходиться и без моей груди.
— Я не могу, — не поддержал моего шутливого тона Кит. — Как оказалось...
Отвернулась к стенке, чтобы скрыть улыбку. Такую дурацкую, такую глупую, безнадежно счастливую улыбку для тетки моих лет.
Однажды, словно разложив камешки на ладошке, я пыталась сосчитать крупинки собственного счастья. И каждый раз оказывалось, это было не само счастье, а лишь его предчувствие или сожаление о нем. Думала, что только начинаю путь в гору, и успевала опомниться, только когда заканчивала спуск. Или же счастье случалось с каким-то существенным «но». То «мама не велит», то грудному Димке пеленки надо стирать, то «как он мог мне изменить», то «посмотри, что в стране делается»...
И сейчас для этого «но» оснований было предостаточно. В ответ на мой звонок лекарю последовало уклончивое: «Вам перезвонят». Лешкина охрана буквально приклеилась ко мне. Не удивлюсь, если они сняли комнату у Лидии Ивановны и наслаждаются интершумом нашего с Киткой внезапного воссоединения. Моя соседка в эти дни обихаживала внезапно обретенного японского внука и радовалась: «Будет кому квартиру оставить, хоть умру спокойно!» Арата, чтобы не повредить моему внезапно склеившемуся браку, тактично переселился к женщине, которую так любил его дед. Кажется, всю чехарду наших невероятных приключений этот японский мальчик воспринял как должное. Может, подумал, что в этой загадочной соседской стране так принято?
Но мне было хорошо. И спокойно. Разве этого мало?
Отчетливо слышные в воскресной тишине куранты на Спасской башне били одиннадцать.
— Опоздаешь.
В унисон с последним ударом кремлевских часов, за время жизни в этой квартире ставших для нас обычным уличным шумом, раздался телефонный звонок.
— Вы просили о встрече...
— Я ни о чем не просила. Насколько понимаю, это меня просили, если так можно назвать все, что со мной делали или пытались делать...
— Завтра вас пошлют на ответственную съемку. Захватите с собой то, что вы должны вернуть.
— Меня каждый день посылают на прорву ответственных съемок, откуда я узнаю...
— Эту не перепутаете...
Еще через пятнадцать минут, в разгар нашей «любви на дорожку», позвонили из агентства.
— В 12.00 в Белом доме у тебя съемка министра. Вход через восьмой подъезд.
Служебное задание слушала невнимательно, не до того было. И только когда мы с Никитой остановились, сопоставила два последних звонка. Так! Значит, господа разбойнички ждут меня в Белом доме.
Посмотрела на жемчужину. Брать — не брать? Последние три дня мы с Никитой очно и с Лешкой по телефону спорили, отдавать ли ее вымогателям. Мужики настаивали — категорически не отдавать. «Чтобы не поощрять всякую нечисть!» И хотя удовлетворять нездоровую алчность моих преследователей мне тоже не хотелось, но слова из письма Араткиного дедушки о приносимых этой жемчужиной несчастьях вертелись в голове. Глупость, конечно, суеверие. Но лучше уж без драгоценной жемчужины, чем с тяжелой душой.
Подумала и на всякий случай положила всю коробку исторических конфет в кофр.
Черт бы побрал этих «фашихтрусей»! Мало того что столько нервов мне попортили, так еще и проводить Никитку из-за них не удастся. Впрочем — долгие проводы, лишние слезы. Из-за незадернутой шторы смотрела, как он выходит во двор, садится в такси. Не выдержала, выбежала на балкон. И Никита высунулся из открытого окошка машины. Так и смотрели с ним друг на друга, пока такси не выехало со двора.
Паспорт, пропуск...
Подъезд, охранник.
Как давно я здесь не была. На «паркет», то есть на протокольные съемки, ходить не любила никогда, а в БД особенно. После 93-го совалась сюда раз пять, не больше, но новые ощущения не перебили старых. Белый дом так и остался в памяти с ледяной водой в кранах, минералкой и полукопченой колбасой в буфете, с тех пор вызывающими у меня желудочный спазм. И с «желтым Геббельсом» на углу. Пропагандистский бэтээр фосфоресцирующего канареечного цвета той осенью лупил такими децибелами, что диву давалась, как у жителей окрестных домов не лопались барабанные перепонки и крыша не ехала. «Атас! Атас! Атас! Малина-ягода, атас!»
Здесь давно ничто не напоминает о тех днях. Большие города на удивление быстро забывают о собственных ранах. Вот и теперь на Тверской вставили все стекла. Отбуксировали с глаз долой все покореженные автомобили. И прохожий, случайно появившийся на Манежной площади утром в понедельник, даже включив все свое воображение, не смог бы догадаться, что здесь творилось накануне. Так и с этим домом. В его новом холодном нутре невозможно представить себе былое кипение страстей. Или это мне только кажется, оттого что тому давнему публичному политическому кипению я была свидетельницей, а на кипения новые аппаратные прессу, как правило, не допускают.
Этаж. Приемная — вас ждут.
Кажется, в этом кабинете в 91-м я кого-то снимала. Или этажом выше? Кабинеты все похожи. Тогда Руцкой здесь сидел. Дядя Женя меня к нему затащил — чтобы запечатлела историю.
Кто ж нынешний хозяин? Тот «министр хренов», сосед дяди Жени по Архангельскому. Следовательно, «Синей Бородой» через подставных лиц владеет.
Вошла.
На тебе!
За столом вместо министра знакомая, хоть и подзабытая женщина.
Серая кардинальша. Как там ее? Лилия? Лилия Кураева.
Вот оно что!
Сознание мое, как в компьютерной навигации, скачет со ссылки на ссылку.
Ссылка...
Лиля знала Григория Александровича. В тот день, когда мы с ним случайно познакомились, мадам проезжала мимо в Кремль! И Г.А. говорил что-то о роли таких вот серых мышек, вдруг разом превращающихся в львиц.
Ссылка...
Про то, что «тихоокеанская императрица» была влюблена в Григория Александровича, знали всего несколько человек. Связанных с соответствующими органами, разумеется. Мадам была среди этих «нескольких» — работала в Кремлевке в то время, когда Ими навещала Г.А.
Ссылка...
Лиля могла помнить меня с тех пор, как я делала ее парадный портрет в интерьере — в Грановитой палате во время одного из съездов.
Лиля знала меня. Лиля знала Г.А. Лиля знала о его встрече с диктаторшей. Лиля вообще много чего знала. И знает. Куда больше, чем знаю я.
Даже не говорит ничего. Уверена в себе. И в моей беспомощности. Протягивает руку, жестом показывая — давай!
Достаю из кофра коробку с портретом диктаторши. Кладу на ближний к себе край стола. Жду.
Мадам не остается ничего, как встать и обогнуть огромный стол. Иначе не достать. Не секретаршу же звать ради такого случая.
Увидела экс-президентшу на коробке — что-то в лице мелькнуло, смесь вожделения и удивления. Да, говорит этот взгляд. Это то, чего я ждала!
Открывает.
Взгляд исподлобья.
— Что это?!
— Среди этих конфеток есть та, что вам нужна.
Разворачиваю обертку, вынимаю жемчужину, кладу на пустующее место от съеденной Стасиком конфетки почти двадцатилетней давности.
— Что это?
— Жемчужина Магеллана. Подарок Ими Григорию Красину. Вы же этого от меня добивались!
Еще утром я решила отдать жемчужину. Даже Оленю не сказала, что встреча назначена на сегодня, чтобы он не стал отговаривать или его люди не блокировали все раньше времени. В таком случае те, кто все затеял, останутся неудовлетворенными и фантасмагория продолжится. А зачем мне жемчужина, которая, по словам Араты, приносит несчастья? Была она у Магеллана, и что? — убили. Была жемчужина у Ими, но и ее любовь не спасла. Была у Григория Александровича, и его жизнь в последние годы не скрасила. На меня почти девять лет незримо давила, и что? Это были не лучшие годы моей жизни. Не нужно мне это чудо. Свят-свят-свят!
Лилия покрутила редкую жемчужину, но в ее взгляде не было ничего, кроме удивления. Даже элементарного женского любопытства к уникальной драгоценности не наблюдалось.
— Ты что... — от ярости она перешла на «ты». — Из-де-ва-ешь-ся?!. Самая богатая женщина мира приезжает к любовнику, в которого влюблена как кошка, — отец мне рассказывал, как она его глазами пожирала... И привозит эту засохшую какашку?! Ты в своем уме?! Кого обмануть хочешь?! Ты думаешь, я сделала все, что сделала, и свила вокруг тебя паутину, которую ты при помощи всех своих бедных и небедных друзей не смогла разрубить, думаешь, мои люди перерывали твою сраную квартиру и взрывали твою, с позволения сказать, машину ради этой побрякушки?! Редкой, спору нет, но бирюльки?! Счет где?!
— А мальчика, который был в куртке сына, тоже вы?.. — ее вопросов я не слышу, думаю только о том, что из свитой вокруг меня паутины оказалось случайностью, непониманием соседей из «Связьтраста», а что Лилиным коварством. До какого предела ее жестокость дошла?
— Мальчика? Какого мальчика? При чем здесь мальчик? А, тот... Сам виноват. Его только просили помочь, сына твоего вытащить из дома, а тебя разыграть, будто его убили. А он стал орать на всю Лубянку! Я спрашиваю, счет где?
— Какой счет? — мой черед не понимать.
— Где номер счета, который Ими оставила Красину?! Швейцарский счет. На ее имя, на его имя. На имя Джейн Райн в конце концов — она так в швейцарских банках кодировалась. На любое из этих имен, или на предъявителя. Номер счета, доверенности, кодовые цифры?!
Джейн Райн. Jane Ryan. Детская игралка с молоком и проявляющимися цифрами. Тонкая бумага с проступающими знаками поверх конфет... Коробка оставалась запечатанной... Григорий Александрович и сам не знал, чем владеет...
Прозрение столь очевидно проступает на моем лице, что бывшая, но не растерявшая форму серая кардинальша начинает наступать на меня. Оглядываюсь на дверь в приемную, через которую вошла. Там уже стоит внешне знакомый человек, который, помнится, на каком-то из съездов случайно попал мне в кадр в компании все c той же Лилей. Дядя Женя говорил, что при советской власти он был в большом гэбэшном чине. Как бишь его звали? Виктор. Виктор Андреевич. Постарел. Но с тем же рысьим взглядом.
Они оба как-то странно двигаются на меня, словно Лиса Алиса и Кот Базилио в старом детском фильме наступают на Буратино с его пятью золотыми. Эти явно загоняют меня вглубь кабинета, туда, где дверь в комнату отдыха.
Что делать? Сейчас они выбьют из меня показания. Я расколюсь. Jane Ryan — написано на листке, отделявшем конфеты от коробки. И цифры, ряды цифр. Номер счета или код — ни хрена в этом не смыслю. Они схватят помятую, но не потерявшую ценности бумажку и исчезнут.
Отдать им существующий или несуществующий счет? С какой стати?! Никто не говорил, что этот счет приносит несчастья. Про жемчужину несколько веков подряд говорили, а про счет Джейн Райн нет. По крайней мере я не слышала. И счета самого, может, не существует. И пережившая любовника мадам могла давно все оприходовать. И до Швейцарии мне никогда не добраться... Но не отдавать же эту тайну Лисе Алисе и Коту Базилио...
Лифт!
В тот день, когда дядя Женя во время первого августовского путча водил меня к Руцкому, мы прошли не через общую приемную, где толкалась прорва народу, а через отдельный лифт, который был...
Да! Лифт был в комнате отдыха. То есть не в самой комнате, а в ее предбаннике. Если, ремонтируя обгоревший Белый дом в 93-м, турки перестраивали его не слишком основательно, то лифт должен быть почти сразу за той дверью, к которой меня теснят. Там, за дверью, левее комната отдыха, в которую меня и хотят втолкнуть. А лифт правее. Если сделать рывок...
Пячусь к столу. И, будто собираясь рассматривать жемчужину, беру конфетную коробочку вместе с вложенным в нее заветным листком. Достаю жемчужину. Задумчиво подношу к глазам, якобы намереваясь рассматривать. И... резко бросаю.
Жемчужина снова, как и после плевка подавившегося Стасика, скачет пред глазами. Алиса с Базилио невольно поворачиваются в ее сторону, а я с заветной коробкой бросаюсь в дальнюю дверь и быстро закрываю ее на оказавшийся с обратной стороны ключ.
Лифт! Лифт! Здесь он! На месте. Только бы он работал! Только бы скорее! Куда приведет меня лифт и как выбираться из этой западни, не знаю, но лифт это шанс...
В дверь колотят, почти вышибают дверь эту. Лифт спасительно отрывается. Влетаю в него, наугад тычу во все кнопки. И в момент, когда створки плавно закрываются, дверь в комнату отдыха торжественно распахивается. Сломали-таки...
Лифт ползет вниз. На следующем этаже так некстати останавливается. И, взирая на меня с некоторым удивлением, в кабину заходит вице-премьер.
— Добрый день, — тон, каким в программе «Очевидное — невероятное» здоровался Капица. Факт наличия меня в секретном лифте для него и очевидное, и невероятное. — Вы вниз?
Додумался, о чем спрашивать. Судорожно киваю. Лифт со мной и вице-премьером ползет дальше и снова останавливается. А что если они уже ждут меня внизу?
— Выходите? — спрашивает вице-премьер.
Снова киваю. Плохо соображаю, где нахожусь. Дом этот и в более открытые времена не был простым и понятным. В пору, когда здесь размещался Верховный Совет и кипела всяческая жизнь, в том числе и журналистская, мне приходилось бегать из одного его края в другой, из «охраняемой» зоны в библиотеку в башне, оттуда немыслимыми переходами к залу заседаний. И всегда хотелось кричать, как Фараде в «Чародеях»: «Люди! Ну кто ж так строит!» Один лифт работает, другой, для простых людей, не работает, только для спецезды, после третьего этажа начинается пятый, а третий этаж в четырнадцатом подъезде не совпадает с третьим этажом в подъезде первом. Здесь пройти, здесь не пройти. Даже если нужный тебе кабинет — следующий по счету, чтобы добраться до него, приходится снова весь Белый дом по периметру обойти, спускаясь и поднимаясь на лифтах и путаясь в переходах, которые все время ведут куда-то не туда. А теперь, когда внутри суперохраняемого дома правительства все разбито на еще более охраняемые зоны, схемы которых у меня нет, я понятия не имею, как выбраться наружу.
Иду следом за вице-премьером. Снова лифт. Коридор — поворот — три ступеньки вниз — снова коридор с парадным освещением. Холл. Какая-то невнятная толпа. Экскурсантов привели, что ли. Тетушки прогрессивно-регрессивного вида. Встреча руководителей кабинета министров с женщинами-предпринимательницами. Откуда знаю? Из другой жизни... Ленка. Ленка еще до моего отъезда к медведям говорила, что заслужила приглашение в Белый дом на встречу с малым и средним бизнесом по случаю Дня независимости. Вон она, Ленка, среди таких же средних бизнесвумен.
Бегу за вице-премьером. Тот чарующе улыбается, не забывает работать на публику. Дамы почти аплодируют. Я вместо свиты. Поравнялась с Ленкой. Полшага в ее сторону.
— Спрячь, куда сигареты от мамы прятала!
Конфетная коробочка с заветным вкладышем уже в ее руке, а я ускорила шаг и не отстаю от вице.
У широких дверей мальчики в штатском. Склоняют голову перед начальником. И не спрашивают у меня ни пропуска, ничего — у тех, кто с Самим, документы спрашивать не принято. Около двери на мгновение оборачиваюсь. Отставшая от своей бабьей толпы (почему, если бизнес средний, то это все больше бабы, а как по нефти с миллиардами, так сразу мужики?!) все понявшая Ленка, расстегнув пару пуговиц на кофточке, на мгновение приподнимает левую грудь, и изображение экс-диктаторши исчезает в Ленкиных телесных щедротах. Хорошо, что Ими подарила Г.А. относительно компактную коробку, а то бы и Ленкиного пятого номера не хватило. Дверь за охранниками закрывается.
Я уже в премьерской зоне. Мой поводырь ведет меня прямо на собравшуюся около приемной премьера группу людей, среди которых с ужасом замечаю... Кота Базилио. Внешними ходами он успел добежать сюда быстрее нас. Лиса Алиса, видно, прочесывает другие этажи.
Дергаюсь назад. Но там та охрана, что приняла меня за вице-премьерский эскорт. Побежать — схватят. Спросят, как попала в режимную зону, по какому праву. Даже если Коту Базилио не достанусь, то как объясняться с этими? А в лапы Базилио не лучше. Если он тот самый гэбэшник, которого я припомнила, то он некогда был в большой силе. Говорят же, что бывших разведчиков не бывает. Контрразведчиков тоже. Не ржавеет.
Как на привязи плетусь за вице-премьером. Базилио смотрит на меня все плотояднее. И, чуть отделившись от толпы, первым пожимает моему «провожатому» руку, чтобы тут же зайти ему за спину и сжать мне локоть.
Даже не говорит ничего, только жмет. Профессионально больно. Еще секунда, и я заору на весь Белый дом.
— Витька! Виктор Андреевич!
Удивительно знакомый голос. Базилио мой, чуть растерявшись, ослабляет хватку. А навстречу нам, широко раскрыв объятия, уже идет дядя Женя.
И этот тут?! Врал, что непричастен к «Синей Бороде». Даром, что ли, заманили меня сегодня в кабинет его дачного соседа!
Дядя Женя, подтверждая мои худшие опасения, уже лезет обниматься к Базилио, сует ему руку. Чтобы пожать дяди Женину руку, Базилио вынужденно отпускает мою.
— Уже познакомился с Женечкой?! Я как раз хотел тебе рекомендовать мою тезку. Ты столько лет не появлялся. Я думал, ты всех перезабыл. Ан нет, вижу, начинаешь с главного.
Дядя Женя решительно становится между нами.
— Это мой лучший кадр. Ты ее не обижай!
И с этими словами дядя Женя с высоты своего немалого роста сграбастывает меня в охапку.
— А тебя, раскрасавица, где носит?! Могла бы и порасторопнее работать!
— В здешней архитектуре потерялась, — бубню, пытаясь сообразить, что это — очередное предательство или все же спасение? — Давно в Белом доме не была. Не помню уже, откуда вошла и где выход...
Давлю голосом на слово «выход».
Если дядь Женя не предатель и с моими гонителями не в сговоре, то еще, чего доброго, может подумать, что мы с этим Базилио друзья. И попрется дальше водку с министрами и вице-премьерами кушать, а меня на растерзание этим хищникам бросит.
— Дядь Жень, мне б выйти отсюда...
— А я здесь для чего!
И на глазах всей честной компании дядя Женя торжественно ведет меня мимо Кота Базилио, мимо коллег-журналистов, мимо министров и аппаратчиков, среди которых уже нарисовалась и сама Алиса — Лиля. И, словно специально для нее, дядя Женя не отказывает себе в удовольствии изобразить улыбку Карабаса-Барабаса.
Занавес.
Мы прошли мимо охраны, точнее, в сопровождении местной охраны, спускавшей нас на особом лифте, который работает, только если ключиком включить режим спецезды.
И мимо прочей охраны через премьерский подъезд вышли на широкий пандус с видом на Краснопресненскую набережную, на котором стояли VIP-автомобили.
— Садись!
Машина с флажком на номерном знаке вывезла нас за чугунные ворота, которых в пору моего постоянного посещения у этого заведения и в помине не было.
— Значит, все-таки эта сучка? — спросил дядя Женя, когда за окном промелькнул кинотеатр «Художественный».
— Кто? — так и не поняла я.
— Лилька, — менее церемонно подтвердил дядя Женя. — Ее рук дело?
— Похоже.
— Что хотела?
— Даров любви.
— ?
— Того, что влюбленная «тихоокеанская императрица» привезла в дар Красину, в квартире которого я живу.
— И что же это?
— Жемчужина. Большая. Черная. Очень большая. Только мадам этого мало. Банковский счет, говорит, подавай.
— Отдала?
— Жемчужину? Угу.
Ведь я не вру. Только говорю не всю правду. Первейший метод современного политического пиара. И не только политического. И не только современного.
— Зря! — дядя Женя чертыхнулся.
— Да ну ее, жемчужину. Говорят, она несчастья приносит, всем, кого касается. Тьфу... — оговорилась как-то нехорошо, сама ведь ее касалась. — Кому жемчужина принадлежит. Пусть Лиля владеет. Не жалко.
— А счет?
С ответом я помедлила. Проверяет? Или просто любопытствует, как любой нормальный человек?
— Откуда? Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Дядь Жень, а вы-то как здесь оказались?
— Обижаешь, тезка. Я тоже еще кое-что могу! Навел кое-какие справки. Сделал кое-какие выводы. Правильные выводы, если оказался в нужное время в нужном месте. Как бы ты без меня выбиралась?!
Внутри меня вспыхнула маленькая лампочка радости — не предатель! Дядя Женя не предатель! Может, вор, но не предатель.
— А почему вы помогать стали мне, а не ей? Вы ж когда-то в одной упряжке были, при Самом.
Дядя Женя смотрел куда-то мимо окна.
— Я в детстве мушкетеров любил. А она сделала из меня гвардейца кардинала. Такого не прощают.
Если б я могла попрыгать на свой последний этаж на одной ножке, ей-богу, попрыгала бы. Но лифт по какому-то чудесному стечению обстоятельств работал. И занятая обретенным «внуком» Лидия Ивановна уже не ждала меня, чтобы сообщить о затеках, — Лике было велено делать ремонт и в соседней квартире.
Бросила чудом не потерянный в Белом доме кофр на сундук в прихожей, сама села рядом. Сидела и улыбалась. Смотрела в зеркало на свое глуповатое отражение и улыбалась.
Минут через сорок приехала Ленка.
— Нет, в твоей жизни надо решительно все менять! Ты мне чуть встречу с вице-премьером не сорвала!
— Хрен с ним, с вице! Не с премьером же!
— Это тебе хрен. Ты их через день снимаешь. Я хотела сказать, фотографируешь. А меня не каждый день в Дом правительства приглашают. Я в косметическом салоне полдня просидела, новую кофту купила. И на тебе, пжалста! Спрячь, куда от мамы прятала! Я и сейчас от Стасика сигареты так прячу! Мы свободны всего лишь несколько лет своей жизни. А потом на смену ограничений в виде родителей приходят ограничения в виде детей, и это уже навсегда, — философски изрекла Ленка. — Нет, дверь на северо-запад категорически не подходит к твоему зодиакальному дому. Вам нужно объединиться с соседкой и сделать общую входную дверь на юго-восток — это твое направление... Я срочно позвоню Лике, пусть учтет в своем проекте.
Ленка продолжает что-то бубнить про Красного Феникса и Зеленого Дракона. А я все по-дурацки улыбаюсь.
Ленка приподнимает одну грудь и, как в школьные времена доставала из этого тайника пачку сигарет, извлекает из-под груди коробочку с парадным изображением Ими.
Нагреваю утюг. Расстелив на кухонной табуретке старое байковое одеяльце, которым Димку укутывали в коляске, а потом стали использовать для глажки, вожу утюгом по вынутой из коробки конфетной закладке. И все отчетливее проступают ряды цифр и отдельные слова «Z h rich», «...ner Bank». И нули. Много нулей. Слишком много нулей вслед за серьезными цифрами. Влюбленная женщина оставила недоступному даже для нее мужчине целое состояние. Знать бы теперь, что с ним делать?
Я глажу и улыбаюсь. И не знаю, что в соседней комнате на моем компьютере электронная почта уже машет крылышками летучей мыши, принесшей мне жуткое послание, которое снова перевернет всю мою жизнь.
То, что должно было случиться, уже случилось. Но до того, как я это узнаю, остается еще восемь часов.
От автора
Благодарю коллег-журналистов, чьи телевизионные и газетные труды помогли сделать более зримыми многие сцены этого романа, — Людмилу Столяренко за репортаж «Танцы на автодроме» в «Новой газете», Кирилла Набутова и студию «Адамово яблоко» за программу «Один день в тишине», Наталью Метлину за специальный репортаж «Погром» на «Первом канале».
