Статьи // Ежедневный журнал
Сосед ученый Галилея…
Елена Афанасьева
И все-таки случилось…
Фильм Джорджа Клуни «Доброй ночи и удачи» об американском телевидении 50-х и о блистательном репортере Эдварде Мюрроу, своими авторскими программами положившем конец маккартизму (об этом фильме и о его проекции на российскую телевизионную ситуацию я писала в E Ж некоторое время назад) камнем упал в застоявшуюся воду отечественной политической тележурналистики (если таковая еще имеется). И вызвал круги на воде.
Краткое содержание последних трех недель:
- В своей фирменной «прощалке» в программе «Времена» 19 марта Владимир Познер заговорил о фильме. «Вот когда я посмотрел этот фильм… у меня, политического журналиста, работающего на телевидении, возникло довольно много вопросов. В частности, чем мы занимаемся, для кого работаем, на кого работаем? Для себя, для своей карьеры, для заработка, чтобы угодить начальнику, чтобы угодить власти, чтобы выразить свою личную точку зрения? Вообще насколько мы думаем о том самом зрителе, который ждет от нас на самом деле сбалансированной, объективной, честной и своевременной информации?.. Тут есть много вопросов, которые вы могли бы задавать и которые мы, конечно, должны задавать себе …»
- Телекритик Ирина Петровская в своей колонке с характерным названием «Партия сказала: «Надо!», журналист ответил: «Есть!» в газете «Известия» 24 марта не могла пройти мимо. «Революционная прощалка», по ее мнению, прозвучала «как крик израненной души» Познера, особенно заметного «по контрасту с вполне сервильной и совершенно безопасной программой, которую только что провел уважаемый Владимир Владимирович».
Суть текста Петровской можно свести к недоумению - кому это страстное послание Познера адресовано и кто, «если не самый авторитетный политический журналист страны, может и должен ответить на прозвучавшие вопросы»? Дальше Ирина писала о контрасте вопросов Познера и последовавших далее сюжетов в «Воскресном времени» Петра Толстого о «фашисте Рогозине» и в «Вестях недели» Сергея Брилева о якобы наследственном заболевании Дмитрия Сычева, ставшем причиной его чудовищных увечий… В финале своей колонки Петровская обращалась к Познеру: «Уважаемый Владимир Владимирович, у вас еще есть вопросы? Или все это делают не журналисты, а представители какой-то иной сферы? Увы, это журналисты, и они трудятся на одном с вами поле, которое называется современным российским ТВ».
- Тремя днями позже та же Петровская вместе с Евгением Киселевым и Машей Слоним в эфире «Эха Москвы» говорили с Ксенией Лариной о политической тележурналистике, и не смогли пройти мимо «прощалки» Познера и реакции на нее Петровской. К тому, о чем Ирина написала в газете, в радиоэфире добавилось еще несколько тезисов. Первый, сформулированный Машей Слоним - «прощалки» Познера это своеобразный «маячок», который ведущий подает зрителю, мол, всю тягомотину скучных программ и неактуальных тем он вынужден терпеть в эфире, чтобы в последние минуты будто из подполья прокричать зрителю что-то важное. Второй тезис – «Познер телевизионный и Познер газетный, журнальный – совершенно разные вещи». Евгений Киселев привел в пример авторский комментарий Познера в журнале «Эсквайер», где Владимир Владимирович называет шесть основных бед современной России – от назначения губернаторов и чеченской войны до заключения Ходорковского. Киселев высказал предположение, что «этот текст Владимир Владимирович никогда не сможет произнести на 1 канале». И третий тезис – Познер нынче исповедует теорию «малых дела» и принимает «некую систему запретов и компромиссов», нарушение которых чревато неприятностями не только для самого Познера, но и для руководства «Первого канала».
Подытоживая тот разговор Ксения Ларина выразила надежду на его продолжение с участием самого Познера, но вряд ли она предполагала, что продолжение последует столь бурное.
Ровно через неделю, 3 апреля, Владимир Владимирович пришел в эфир «Эха Москвы» ( с тем же составом участников, не было только Маши Слоним), но до этого он высказался и в эфире «Первого канала» в программе «Времена». И в одном и в другом эфире явно считывалась личная обида Познера на то, что обсуждение его программы привело к обсуждению его персоны. И еще на «критика», который, вернее, которая «ничего не понял - с критиками это иногда бывает, ну, что же поделаешь!». Помимо этих эмоциональных реакций, суть возражений Познера сводилась к тому, что он «не бедный, не загнанный», что темы программы определяет команда «Времен», «ни у кого не спрашивая», а его «прощалки» это «не сигнал, а просто мое желание высказаться», поскольку ведущий телепрограммы «не имеет права высказываться по ходу разговора, а должен только задавать вопросы».
В итоге, в ходе этого весьма бурного разговора сам протестующий против оценок коллег Познер подтвердил, что «есть темы, которые, и в частности на «Первом канале» нереальны абсолютно». Слово «абсолютно» прозвучало и еще несколько раз. «Я абсолютно понимаю, что у меня нет абсолютной свободы. Она ограничена», - сказал Познер. Чуть позже он согласился с определением «самоцензура» и добавил: «Я понимаю, что есть темы, которые трогать нельзя… И я понимаю, что коридор сузился, но я пока в нем могу работать». Рамки этого коридора, этой границы Владимир Владимирович озвучить отказался, но подчеркнул, что много ездит по стране, видит реакцию людей на его программы, и поэтому продолжает работать даже в этом сузившемся коридоре.
То есть, в итоге Владимир Владимирович пришел почти к тому же, о чем в этой студии говорили и без него. В таком случае, на что обиделся Познер? Только лишь на то, что его заподозрили в шифровке истинных взглядов и в попытках выдать их в эфир в своих «прощалках»? Или на то, что в результате таких дискуссий его образ главного либерала и главного профессионального ориентира отечественного ТВ несколько потускнел? Или на то, что образ этот потускнел и без колонки Петровской, без программ «Эха Москвы», а просто потому, что стало меньше света непосредственно в его собственном эфире?
Справедливости ради стоит отметить, что Познер - единственный из ныне существующих в открытом телевизионном пространстве политических журналистов (или журналистов, считающих себя таковыми, или даже не считающих, но занимающих позиции политических журналистов), который заговорил о вопросах, поднятых фильмом Клуни, и об их проекции на наше ТВ. Никому из нынешних коллег Познера и в голову не пришло сделать то же самое, тем более сделать это в эфире национального канала. Ни Брилев, ни Соловьев, ни Толстой, ни Сванидзе, ни Леонтьев, ни Пушков - как бы по разному к перечисленным персонам мы не относились, но все они в отечественном телепространстве проходят по разряду "ведущих политических программ" - ни примерили на себя вопросы Клуни. По крайней мере не сделали этого публично, не вынесли сора из избы собственной души. И всю уверенность в правильности избранного курса (как у Леонтьева и Соловьева) ), или все свое сомнения (которые, хотелось бы верить, присутствуют у Сванидзе), оставили при себе.
Познер вольно или невольно свои сомнения вынес на всеобщее обсуждение. Но ч итая и слушая эти бесконечные перепалки, я не могла понять – о чем речь? Ведь о своем осознанном выборе работать в изменившихся условиях и существовать в заданных весьма ограниченных обстоятельствах до тех пор, пока остается хоть какая-то возможность делать то, что он считает важным, сам ВВ говорил неоднократно. С гордостью рассказывая, что много лет назад принял решение «больше никогда не выполнять ничьих указаний!», он прежде честно признавался, что есть некая сумма сдерживающих факторов, которые не позволяют ему просто хлопнуть дверью и уйти из профессии.
Полтора года назад я брала у Владимира Владимировича интервью для русского «Ньюсвика». Познер тогда признал, что предыдущем «предвыборном» сезоне ему приходилось идти на уступки, выполнять некоторые просьбы руководства. Свои уступки Владимир Владимирович определил так: «Не было прямых запретов – со мною так не разговаривают – но были просьбы не приглашать того или иного политика в эфир», и объяснял их несколькими причинами.
Одна из них - стремление не навредить руководству канала, на котором выходит в эфир его программа. («Константин Львович Эрнст – далеко не самый худший руководитель канала, а из тех, которые сегодня существуют, на мой взгляд, безусловно лучший. Можно плюнуть на последствия, и делать то, что считаешь нужным, а в результате каких-то моих поступков пусть снимают генерального директора. А кого на его место назначают? Витают некоторые возможные фамилии, и все они вызывают страшно неприятное ощущение».)
Другая причина – забота не только о себе («…за многие годы работы я сумел создать некую, как говорят по-английски, «подушку», экономический запас, который, если я потеряю работу, позволит моей семье не голодать…»), но и о команде, которая делает «Времена» («…хорошо, ты хлопнул дверью, или тебя «хлопнули», а что с ними будет?»).
Тот наш разговор заканчивался словами Владимира Владимировича о принятом решении с просьбами об умолчаниях больше не мириться. «Если я пойму что просьба об умолчании диктуется некими политическими интересами, то я на это не пойду».
Шел или не шел на «просьбы об умолчании» Познер в эти полтора года, может ответить только он сам. Как только он сам может ответить на вопрос о степени самоцензуры и о рамках того коридора, в которых он ныне существует в профессии. Я, например, доподлинно, знаю об одной запрещенной фамилии потенциального участника, точнее «неучастника», «Времен», с которой Познер согласился, посчитав, что отсутствие этого человека в эфире демарша и ухода из профессии не стоит. Знаю и еще несколько фамилий, которых в негласных условиях соглашения ведущего с руководством канала не звучало, но и он сам, и руководство знают, что в нынешней ситуации Познер априори не позовет их в эфир.
В том интервью Познер полуторагодичной давности привел строки из стихотворения Евтушенко, которые он часто цитирует на своих школах, которые проводит для молодых журналистов:
«Сосед ученый Галилея
был Галилея не глупее,
он знал, что вертится земля,
но у него была семья».
Тогда о чем речь?
